Кто такие современные судьи и следователи, что значит быть судьей или следователем в современной России, какие мотивы двигают этими людьми в их профессиональной деятельности - на все эти вопросы исследователи из Института проблем правоприменения Европейского университета попытались ответить в книгах "Российские судьи" под редакцией Вадима Волкова и "Российский следователь" Кирилла Титаева и Марии Шклярук.
Кирилл Титаев приводит в пример протесты зимы 2011-2012 годов, когда граждане были возмущены действиями полиции и судов.
"При этом и правоохранительная система, и судебная система - мы это хорошо знаем по интервью и другим материалам - работали на пределе своей гуманности, аккуратности, честности и законности, - говорит Титаев. - Они четко понимали, что перед ними не маргиналы, что максимально должна быть соблюдена процедура, и они работали настолько качественно, насколько умели".
Это самый яркий пример того, что судебная и правоохранительная системы сильно отстали от уровня развития общества, считает социолог.
Русская служба Би-би-си приводит отдельные главы с сокращениями из книг "Российский следователь" и "Российские судьи".
Как выглядит современный российский судья
В типовом случае это - женщина. До назначения судьей она с вероятностью выше 50% поработала в аппарате суда, после чего была приглашена председателем к участию в конкурсе на замещение вакантной должности.
При этом не исключено, что ей пришлось несколько лет ждать: сначала пока появится вакансия, а потом - пока пройдет очередь из тех, кто пребывал в резерве председателя суда. За это время она сдала квалификационный экзамен и, ожидая, знала, что этот барьер для нее уже пройден.
При этом она работала с очень большой нагрузкой, скорее всего, регулярно оставаясь вечерами и работая дома по выходным (что оставляло не очень много свободного времени). Она понимала, что если хочет стать в будущем судьей, то ей предстоит испытать очень жесткий контроль со стороны специальных служб на предмет контактов и "репутации".
На современном этапе это означает, что она должна избегать появления в общественных местах в "неподходящих компаниях" и минимизировать свою активность в социальных сетях, что, впрочем, с учетом загрузки не так уж сложно. Даже в выборе брачного партнера она оказывалась в ситуации серьезных ограничений.
Пройдя формальный контроль и преодолев при поддержке председателя квалификационную коллегию, она от полугода до года ждет президентского указа, продолжая работать на прошлой должности. И после этого, наконец, приступает к работе судьи.
Работа ее будет на протяжении всей карьеры связана с очень большой нагрузкой, постоянными задержками на работе. При этом подавляющий объем нагрузки будет связан с производством текстов, которые нередко воспринимаются как откровенно ненужные (особенно у судей, работающих по гражданским делам), с чтением больших массивов формализованного текста (судьями, связанными с уголовным судопроизводством), и наконец, проведением ритуализованных и построенных по шаблону судебных заседаний, в ходе которых основная задача судьи - это максимально ускорить получение нужных данных от сторон и максимально быстро рассмотреть дело.
Это, кстати, не специфика российского суда первой инстанции - аналогичный феномен подробно описан на американском материале в классической книге "Уголовное правосудие: организационный анализ уголовного суда". Судьи во всем мире тяготеют к аналогичным способам работы - максимально приблизить процесс к конвейерному, а затем оптимизировать работу этого конвейера.
Однако принципиальным отличием отечественного судьи от американского, например, будет крайняя ограниченность социальных и особенно профессиональных контактов. Судьи замкнуты внутри своей профессиональной группы и сильно отгорожены даже от близких групп, составляющих юридическую профессию.
Более того, существующая организационная система такова, что она всячески ограничивает стремление судей, даже если таковое имеется, в возможностях выстраивать профессиональные связи. Так, например, в 2014 году многим судьям неформально запретили даже участвовать в конференциях, если в названии есть слово "международная". Однако в подавляющем большинстве сформированные этой системой жизненные ориентиры судьи таковы, что такие внешние контакты (что-либо за пределами семьи и работы) их не интересуют.
Судья оказывается практически полностью закрыт от внешнего мира и замкнут на работе и семье, если таковая появилась. С одной стороны, это позволяет достичь относительной однородности и чистоты судейского поля - судью очень сложно коррумпировать, судья с гораздо меньшей вероятностью попадет под чье-либо влияние (ведь судья может принять не совсем правосудное решение не только потому, что ему посулили какие-то блага, но и просто потому, что ему проще "вжиться" в ситуацию одной из сторон в силу глубокого знания его/ее жизненных обстоятельств).
Однако такая ситуация порождает и другие последствия. С точки зрения ортодоксальных взглядов на "судейскую независимость" предполагается, что судья в этом случае начинает подчиняться "только закону и собственному убеждению".
Но это не совсем так. Дело в том, что остается единственный механизм, который и подчиняет себе всю жизнь, а главное, работу судьи. Это иерархическая организация судебной системы или, как ее еще называют, "судейская вертикаль".
Внутри этой системы происходят оптимизация нагрузки, повышение эффективности. Возникает ряд механизмов, которые принуждают судью ориентироваться прежде всего не на закон, а на организационные требования. Это не значит, что организационные требования всегда вступают в противоречие с законом, но они побуждают судью выбирать один конкретный вариант из законных путей.
Так, например, в ситуации, когда можно оправдать человека, а можно добиться примирения с потерпевшим (и оба варианта примерно одинаково законны), судья приложит все усилия к тому, чтобы не пойти первым путем. Ведь, во-первых, написание оправдательного приговора гораздо сложнее и требует больше усилий, чем постановления о прекращении дела в связи с примирением сторон.
Судья же, чтобы продолжать работать в этой системе, принимает на себя эту роль и соглашается на это. Это создает для российского судьи уникальную профессиональную ситуацию. За пределами сугубо академической дискуссии, т. е. по конкретным юридическим вопросам, они оказываются самыми квалифицированными из юристов, но находятся вне юридической дискуссии, вне юридического сообщества.
Во-вторых, поскольку оправдательный приговор (такова официальная позиция) вызывает подозрения в том, что судья был коррумпирован подозреваемым, его проверяют гораздо тщательнее и соответственно отменяют в четыре раза чаще, чем обвинительный. В-третьих, оправдательный приговор создает отрицательный показатель прокурору, с которым судье еще работать и работать.
Идея о том, что, полностью изолировав судью от общества, можно создать стерильные условия, в которых он идеально подотчетен только закону, принципиально ложна. Изоляция создает условия, когда практически в каждом случае существуют организационные стимулы для принятия одного, а не другого решения. Судья становится бюрократом, частью большой машины, которая и ограничивает его независимость.
Российский следователь: псевдосудья и его мотивации
Отдельная фигура, которая сосредоточена именно на досудебном доказывании вины, но при этом освобождена и от оперативных, и от судебных функций, уникальна и характерна только для некоторых постсоциалистических стран. Кроме того, российская ситуация предварительного расследования, как показывает статистика, во многом парадоксальна сама по себе.
Любая правоохранительная машинерия устроена как система фильтров. Эти фильтры сначала отсеивают те сообщения, которые вообще не о преступлениях, потом те сообщения, в которых не удалось найти преступника (до этого момента в России все более или менее хорошо), потом те, в которых стороны примирились или наказание не нужно, или же может быть наложено силами прокуратуры.
То, что осталось, уходит в суд. В Германии, например, более половины расследований разрешается на досудебной стадии силами прокуратуры (сама полиция не имеет права принимать такие решения), и это уже те дела, где есть потенциальный подозреваемый. Похожая ситуация в США, Канаде, Франции.
В России же досудебные органы (следствие и прокуратура) практически не имеют возможности поступить с делом, в котором появился подозреваемый, как-нибудь иначе, кроме как направить его в суд или вернуть на шаг назад по цепочке правоохранителей - от суда к прокурору, от прокурора к следователю.
Прекращение дел "с лицами" [то есть с подозреваемыми] - редкое явление, которое чаще всего связано с отсутствием судебной перспективы. (...) То есть в России система фильтров не работает - количество направленных в суд дел (закончившихся там обвинительным приговором) в идеале должно быть равно количеству лиц, в отношении которых возбуждено уголовное дело.
В Следственном комитете работают около 9 тыс. следователей, подсчитали авторы книги. В МВД в 2013 году было более 38 тыс. следователей. Еще около двух тысяч следователей работали в ФСКН, которая была расформирована в апреле 2016 года (часть сотрудников службы перешли в МВД). Число следователей в ФСБ неизвестно, но, скорее всего, их еще меньше, чем было в ФСКН, полагают авторы.
Какие последствия имеет именно такой организационный и структурный дизайн повседневности следователя? Чем для общества в целом и для правоохранительной системы в частности чревато то, что жизнь следователя устроена так, а не иначе? Что происходит, когда вместо системы фильтров мы получаем трубу без каких-либо фильтров, которая должна работать в логике "сколько влилось, столько и вылилось", и ответвлений не предусмотрено?
Следователь оказывается не тем, кто принимает решение, а тем, кто вынужден в любом случае довести дело до конца. Если уж дело "с лицом" появилось в его производстве, оно обязательно должно "вылиться с другого конца трубы" - уйти в суд. И больше того - не оставлять шансов суду принять иное решение, кроме как согласиться с фактом преступления.
Важнейший эффект такой модели - это умаление функций суда. Судья получает готовое дело, в котором подробно описана ситуация. В сущности, ему остается только назначить наказание. Как показано в четвертой главе, основная задача следователя - собрать гладкий обвинительный нарратив. Именно этот нарратив - первое, с чем знакомится судья, все аргументы стороны защиты он услышит позже.
При этом дело, предоставленное судье следователем, - это не просто пакет документов. Это пакет документов, которые складываются в связную историю с непротиворечивым, внутренне логичным сюжетом. Документы изначально создаются так, чтобы потом их можно было увязать в единый рассказ о том, как, кем и почему было совершено преступление.
Судьи в своих интервью нередко говорят, что малое количество оправдательных приговоров объясняется именно наличием досудебной стадии, в которой "уже во всем разобрались и всех невиновных отпустили".
Однако мы знаем, что это не так: после предъявления обвинения следователи практически никогда не реабилитируют подозреваемых (реже, чем в 0,5% случаев). По сути, следователь оказывается судьей - его решение о признании кого-либо обвиняемым практически равно обвинительному приговору.
Оно означает, что человек будет признан виновным в преступлении. Судьи, работающие в постоянном цейтноте и с огромными перегрузками, как правило, соглашаются с выводами следователей. (...)
Следователь находится под давлением вполне логичных для представителя обвинительной власти обстоятельств. У него есть отчетность, которая требует от него передать в суд как можно больше дел.
В результате, если ситуация сложная и у него есть возможность сосредоточиться на сборе обвинительных доказательств, он, конечно, это сделает. То есть у нашего псевдосудьи одна ключевая мотивация - добиться осуждения человека, с делом которого он начал работать.
Однако этот же формат работы следователя смягчает ситуацию. Если бы не было ограничений для работы конвейера, в котором дела от следователя (которому нужно выдавать на-гора поток) попадают в суд (который считает, что следователь уже во всем разобрался), то осуждены бы были 99% взрослого населения страны.
Что ограничивает работу конвейера и мешает этому? Те же самые институциональные и организационные особенности работы следователя, которые действуют как сдерживающий механизм.
Следователь постоянно перегружен. Для оформления каждого своего шага он должен создать весьма значительное количество бумаг. Чем больше шагов он предпринимает, тем большее количество бумаг он должен произвести. В результате следователь тяготеет к относительно простым и компактным делам, в которых "все понятно с самого начала".
У следователя просто нет времени и сил гоняться за дополнительными, неочевидными подозреваемыми. Это, конечно, не отменяет того факта, что если человек оказался подозреваемым, то вся машинерия будет стимулировать всех участников работать на то, чтобы не допустить изменения его статуса вне зависимости от того, насколько он виновен.
Однако реальные, практические добродетели следователя (достижение хороших показателей работы) способствуют сдерживанию правоохранительной машины по крайней мере не меньше, чем формальные ценности - присяга и цели следствия, описанные в УПК. (...)
Работа, которую делает следователь, - это работа бюрократическая и оформительская, любой тренированный сотрудник может справиться с ней. Более того, следователи часто говорили в интервью о том, что "всему пришлось учиться заново".
Другими словами, полученное юридическое образование практически не становится важным ресурсом в социализации следователя. В сложных случаях, когда хорошая юридическая подготовка необходима для разрешения сложной правовой коллизии, всегда собирается рабочая группа, в которую входит представитель следственного руководства и представитель прокуратуры (некоторое участие возможно и со стороны суда).
Такая ситуация вполне типична, со сбором и первичным оформлением доказательств в большинстве стран мира справляются люди, не имеющие юридической подготовки. Поэтому следователь и становится "профессией навсегда" - человек, накопивший должное количество навыков (технических и бюрократических), не хочет терять этот ресурс, он готов переходить на работу только в те места, где этот ресурс будет востребован.
Юридикализация всего следствия поголовно - это сложный и совершенно ненужный процесс возведения полицейской работы в ранг работы почти судебной. Технические, рутинные (но необходимые в любом обществе) операции возводятся в ранг "применения закона" специально уполномоченным и квалифицированным лицом. Эта проблема хорошо видна и в юридической дискуссии - догматически противопоставляются модели полицейского дознавателя (полиция) и следственного судьи (суд).
По итогам эмпирических исследований мы можем сказать: противопоставлять тут нечего - в России благодаря эффектам институционального изоморфизма скорее следствие превратило суд в подобие полиции, чем суд вырастил между собой и полицией преграду в виде квалифицированных следователей.
Источник Русская служба Би-би-си