О российской системе правоохранительных органов не принято говорить хорошо. Совсем не принято. Однако в одном она, насколько можно судить на сегодняшний день, является лучшей в мире. В количестве и качестве данных, собираемых о своей деятельности. Если преступление официально зарегистрировано, то о нем будет доступно огромное количество информации. Так же, как о потерпевшем, подозреваемом, ущербе и так далее. Судебная система, в свою очередь, очень подробно учитывает то, как, кого, за что и к чему осудили. Причем это не просто обязанность фиксировать ту или иную информацию, прописанная в законе. Эти «статистические карточки» на практике очень неплохо заполняются и существуют во вполне пригодном для нормальной обработки виде. Да, многие факты фиксируются, честно скажем, спустя рукава, но в целом наши административные данные (так в мире называют данные, собираемые государственными органами) в сфере уголовной юстиции – очень и очень неплохи. Наши конкуренты, пожалуй – только другие страны бывшего СССР.
Лучшее подтверждение этого – тот факт, что на этих данных мы можем выявлять принципиальные сбои в работе правоохранителей, признаки фальсификации и подделки. Так, Алексей Кнорре и Дмитрий Скугаревский показали в 2015 году, что ныне покойная ФСКН на самом деле не борется с особо серьезной наркопреступностью, а работает так же, как МВД, фактически преследуя рядовых потребителей. Далее, продолжая работать с официальными данными о наркотических преступлениях, Алексей Кнорре обнаружил, что чудесным образом люди предпочитают носить с собой именно такую дозу наркотиков, чтобы их было удобнее всего привлечь к уголовной ответственности. Данные из Казахстана отлично показывают, что на самом деле для следователей важны не сроки расследования, которые устанавливает Уголовно-процессуальный кодекс, а простые календарные дедлайны – конец месяца и квартала, что свидетельствует о неизбывности пресловутой «палочной» системы.
Вообще, можно говорить о том, что российская правоохранительная система отражает общую ситуацию со сбором данных в российских государственных органах. Во многих областях у нас собираются очень качественные и полезные данные, но вот способ работы с ними…
Существуют разные подходы к работе с данными. Много лет, на протяжении, собственно, всей истории человечества, данные собирались с двумя целями. Во-первых, нужно было понимать, сколько у нас в сумме объектов того или иного рода (сколько людей, сколько зерна, сколько преступлений), и эта логика ведет свое начало от первой большой переписи – Книги страшного суда, составленной по приказу Вильгельма Завоевателя в Англии в 1086 году. Завоеватели хотели понять, что они, собственно, завоевали, и сколько налогов можно с этой земли собрать. Во-вторых, данные позволяют идентифицировать тот или иной объект, не выезжая на место – например, убедиться, что гражданин Х действительно состоит в браке с гражданкой Y. По большому счету, эти задачи легко решаются на уровне каталожных шкафов. То, что мы имеем сейчас – после компьютеризации всего процесса – это те же каталожные шкафы, но на стероидах.
Такие способы работы с данными неизбежны. Собираемая информация должна предоставлять возможность и суммирования, и идентификации конкретного объекта, и нет ничего плохого в том, чтобы пользоваться данными в этих целях. Но, начиная с конца ХХ века, у нас есть новые возможности и новые вызовы. Данные должны стать инструментом управления. В сфере правоохранительной деятельности это видно особенно хорошо. Правоохранительные органы, обладая отличными базами данных, используют лишь сводные данные. Следов сколь-либо серьезной аналитической работы, которая бы на эти данные опирались, не удается обнаружить не только на официальных сайтах (где такие результаты, честно скажем, и не должны публиковаться), но и в научных публикациях, пояснительных записках к нормативным актам и выступлениях руководителей. Данные продолжают использоваться как каталожный шкаф, который удалось запихнуть в меньший объем.
А ведь на этих данных можно делать множество в высшей степени полезных вещей. Создавать систему прогноза постпенитенциарного поведения (проще говоря – давать участковым четкие указания, за кем из недавно освободившихся следить особенно внимательно), понимать специфику работы подразделений, разбираться с эффективностью тех или иных мер, составлять карты патрулирования и так далее. В мировой практике мы знаем примеры продуктов всех названных видов, причем сделанных на гораздо более бедных данных. Это важнейший тренд и вызов современности – выигрывает тот, кто принимает решения, основанные на доказательствах. Мы уже писали, что в криминологии, в сфере уголовной юстиции, это особенно важно. Здесь речь идет об очень значимых вещах – о преступлениях, их жертвах, об осуждении людей к очень серьезному наказанию.
Ларчик открывается очень просто. Практически нигде в мире правоохранительные (да и другие государственные) органы не ведут систематической аналитической работы. Отдельные энтузиасты внутри правоохранительной системы есть, но это скорее исключение, чем правило. Серьезная аналитика – это удел ученых, программистов, инженеров, которых привлекают проблематика и богатство данных. Само по себе государство, как правило, не находит времени, сил и кадров для последовательной аналитической работы. В редких случаях в госорганах (и правоохранительных, в частности) создаются некоторые анклавы, в которых ведется работа с данными, но результаты ее, как правило, не впечатляют.
Для того, чтобы начать строить действительно адекватную политику в сфере уголовного преследования, оптимизировать работу правоохранительных органов, грамотно контролировать антисоциальное поведение, данные придется открыть. Сделать так (и это очень просто), чтобы, не создавая рисков для конкретных людей, данные были доступны для анализа максимально широкому кругу заинтересованных лиц.
Однако даже если это сделать, остаются две проблемы уже чисто социального свойства. Во-первых, несмотря на то, что сотрудники правоохранительных (да и иных государственных) органов не обязаны уметь анализировать данные, они должны научиться понимать, хотя бы на самом начальном уровне, результаты анализа и согласиться с тем, что данные – очень упрямая вещь. Сколько раз доводилось слышать «ну эти ваши цифры, но мы-то знаем, как на самом деле…» и все попытки показать, что это «на самом деле» - лишь экспертное заблуждение, основанное на том, что большой начальник сам работал опером в конце 80-х, ни к чему не приводят.
Во-вторых, и это, наверное, даже важнее, любое внешнее предложение правоохранительные органы воспринимают как вторжение на свою каноническую территорию, и, сколь бы разумные вещи ни содержались в высказывании внешнего аналитика, они склонны его отвергать. По-человечески их несложно понять. Я, например, всегда вынужден сдерживать себя, когда наукометристы (отрасль науки, изучающая взаимные цитирования и другие аспекты циркуляции научного знания) рассказывают мне про мою родную социологию права. Ведь я же все знаю гораздо лучше! Но такова современная реальность. Если мы хотим, чтобы нас взяли в завтрашний день, мы должны учиться воспринимать аналитику нашей работы, пришедшую извне. Перефразируя цитату, приписываемую Наполеону, в XXI веке бог всегда на стороне больших данных.
Автор – директор по исследованиям Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге